Течение Нижнего Амура. Повествование в стиле блюз. III.4. В концертной музыке

ВЛАДИСЛАВ ЗУБЕЦ

ЧАСТЬ III. НЕЖНЫЕ ЧИСЛА АПРЕЛЯ

III.4. В концертной музыке

Ростки предположений? Вчерашние к примеру. Охотно подчиняюсь, а то Ухта отрежет. Другую половину, пока еще доступную. Разлив тут, надо думать, не из малых.

Равнинная страна – удыльская, болотная. Закрытая со всех сторон горами –

– А уровень-то ниже ординара...

Конечно, все изменится. Кольчем недаром свайный.

И в магазинах придется на ходулях? Или на «черном челне»:

– По слегам и листвянкам...

Отшельник – на ходулях, задами огородов:

– А что, ей-богу, сделаю ходули!

И удивлю кольчемцев такой экстравагантностью? Возможно, и дед Пипка последует примеру. Тут нет противоречий:

– Деревяшки...

Тут неолит со времени Великого Дракона.

Ухта и так уже – изрядно подозрительна. Лед под водой. И могут быть промоины. А возле того берега – все время что-то мокло. Сейчас это – широкое разводье.

...Собаки встали. Думал, не пойдут. Но Волк – уже плывет. А мой Пиратик –

– Тот вечно свалится...

И раз уж делать нечего, тоже поплыл, вдруг ставши жутко толстым.

Рискну за ними, ладно. Наступая – в зеленые места, где лед материковый, и, шаг за шагом, развернув ботфорты –

– Хоть страх уже к подмышкам поднимается?

Но ветер славно так несется по долине! Летит и завывает, как в бутылке. И небо, как нарочно, отмыто для апреля, открыто для подобных приключений.

Луга нижнеамурские –

– Некошеные травы...

Я еле отыскал свою Амбу. Сейчас она гораздо дальше, чем в бинокле. И, кажется, вообще переместилась.

...Мы погружаемся в некошеное море. Трава и так высокая, а тут еще – на кочках. И волны желтые бегут от Удыля –

– Проносятся уже над головою...

Так что – по дну, петляя между кочками. АмфОры черные –

– Изящество амфОр...

И каждая с своим снопом осоки Шмидта. Разнообразье форм –

– Творение муссона...

Действительно творения муссона – так у Нечаева, профессора ботаники. Отнюдь не просто холмики –

– Живые организмы!

Растущие макушками и здесь – почти метровые.

И мы на дне их зоны:

– Наш путь по дну извилист...

Какой-то унизительный и крайне утомительный:

– Где видано, чтоб кочки обходить?!

Залезть, что ли, на мачту? Но кочки – не опора.

Ну влезть, конечно, можно –

– Если на двух соседних...

И будешь – чуть повыше их метелок. И волны золотые – у самого лица:

– Не горизонт, а волны океана...

Да, океанские, как кадр с плота Кон-Тики –

– Недаром поразивший весь мир необычайным...

Длиной волны и бальсовыми бревнами. Единственно, что небо не качается.

Но кочки – не опора. Вихляются и узкие. И мы опять на дне. И курс – только по солнцу. Я только отвожу скрещения метелок –

– Склонения, уклоны, выпрямленья...

...Мелькнет полоска тальника, и снова погружаемся:

– Вот уже третья зона с твореньями муссона?

Укачивает явно и никогда не кончится. И вместо горизонта –

– Круг синевы над нами...

И хочется опять залезть на мачту –

– Раздвинуть горизонт...

И волны золотые, как море спелой ржи, бегут от Удыля. Уносятся к Де-Кастри и снова набегают.

А бок Малой Амбы все же уже приблизился? Скольжу по льду протоки и радуюсь простору. Кольчем отсюда виден:

– Виден издали...

И Чайные, конечно, всегда недостижимые.

Однако впереди еще немало зон. И мы опять скрываемся под травами. И волны длинные проносятся над нами. И хочется опять вскарабкаться на мачту.

Пиратик подкатился, и Волчик догоняет. Звери напуганы. И я их понимаю:

– Уж если мне...

Мы огибаем ямы. Одну, по крайней мере, мы огибали дважды.

...Протоки, зоны кочек. Лед синий и зеленый. Вода и запятые растаявшего снега. Все это машинально –

– Я втянулся...

И мы уже идем – по ровной плоскости.

Ветер, наверно, взял несколько нот? Голосом скрипки, а может быть, флейты:

– По Удылю, по Удылю...

Голосом – прерий кольчемских.

Хорошие слова? Проходят и уносятся. Их ритм как волны трав:

– Препятствий не предвидится...

Лед синий и зеленый – с проталинами листьев, глядящих весело подледными глазами.

...Кольчем мой, развернувший крыш углы? Весенние дымки по огородам:

– Где озеро, вулканы...

Мои Амбы сместились и кажутся отсюда непомерными.

Я перестал раздражаться на кочки:

– Иду в концертной музыке...

Наверно, улыбаюсь? И лишь когда увязну в запятых, немного отвлекаюсь от концерта.

Похлопаю нагретый черный бок какой-нибудь особенно причудливой амфОры. И вновь слова –

– От Удыля к Де-Кастри...

Приходят и уносятся, как волны.

Я после проверял:

– Адажио, Рахманинов...

Конечно, я неточно – вроде блюза. Но там, на синих льдах с проталинами плетей, легко стать композитором. Слова, конечно, сами.

Но Волчик говорит, что надо отдохнуть. Пиратик –

– Тот вообще...

Пиджак только сухой? Висит каким-то ящиком над тонкими ногами. От прежднего – лишь хвост великолепный.

Досталось зверикам –

– Но все равно охотники!

Все время тычут ноздри между кочек, хоть тут не помышкуешь:

– Условия не те?

Конечно, отдохнуть бы не мешало.

Но не в воде небесной? Больше негде. Да и осталось-то всего одна протока. Над нами бок Амбы, таежная стена:

– Ребята, осторожно! Пират, не трогай шапки!

Однако потерял не только шапку. Хуже того:

– Блокнот?!

И руки затряслись. Скорей назад, в амфоры:

– Все эта группа скрипок...

И музыка мгновенно отключилась.

В блокноте весь отшельник и вся зима в Кольчеме:

– Держал же все в руках...

Наш след не сохранился? Материал первичный – теперь не восстановишь. Пропал блокнот в нижнеамурской прерии.

Впрочем, лежит как миленький? И я воспрянул духом:

– Теперь уж никогда!

И стану делать копию. Это урок разине. Тому, с плота Кон-Тики:

– Подумать только, с чем бы возвращался...

...Последняя вода, в которой не утонешь. Переношу вконец издохшегоПирата. И больше нет преград:

– Это Амба...

Куда влекло то жутью, то ожиданьем чуда.

Пожалуй, чудо первое, как я петлял по морю. А может быть, и вправду:

– Амба переползает?

Все как-то изменилось и сместилось:

– Пошли, Пират! А то там Волк волнуется...

Пролезли через тальник. Снег глубокий. Встречаемся – с обычными осинами. Немного дуба, кустики:

– Такое ли в бинокле?

Но все же лес. Щетина. И в общем – достиженье.

...Кулисы? Три хребта, сползающие к озеру:

– Большая, Средняя и Малая Амба...

НазвАлись сами? Так же, как и Чайные. Но тут уже без поиска, поскольку очевидно.

На карте, повторяю, это пятнышко. И никаких хребтов –

– Не выше трехсот метров?

И никаких чудес, за исключеньем – того, что я сижу здесь на валежине.

Теперь давай – про свежесть, тишину –

– Что все же лес...

Ведь сам сказал недавно? Как я привык с Кольчемом примиряться, но тут и вправду – тишина и свежесть.

Я шел примерно к «морде», опущенной в долину. Считал вполне возможным подняться по спине –

– Где небо сквозь щетину...

Но план не состоялся. У третьего горба сейчас мы, вероятно.

Легко летать с биноклем? Над нами снежный бок – сплошная шерсть тайги, где небо не светлеет:

– А сколько раз горбы скрывались тучами?

Классический пейзаж разнообразен.

Но Малая Амба не столь категорична:

– Особенно в хорошую погоду...

Полезу, раз уж здесь? Полезу в Поднебесье. Хотя бы для того, чтоб убедиться.

...Смотри и убеждайся – вот тут лежал сохатый. Там – бурундук, облаянный собаками:

– Только на что мне это...

Пусть лежал? Пускай облаяли – на то они охотники.

Огромные листвянки напАдали сюда:

– Сойдут за чудеса?

Их формы так ужасны! Ужасны тем, что трудно подниматься:

– Завалы и корчИ...

Тут был пожар со шквалом.

Это уже игра? Нарочно быстро все обвожу глазами и шапкой закрываю. И вспышки остаются, смывая примиренье –

– Сменяя приключением апатию?

Но это тут не все! Тут стройные кусты, которым мы обламываем ветки. Бьюсь об заклад, что пахнут –

– Как те, возле дуплянки?

Те – вездесущие, шаманские и бурые.

А в почках упакованы бутоны красноватые:

– Багульник, несомненно...

Хотя и не шаманский? Значит, был прав офицерик ревнивый, когда стюардесса крутила лицом.

Да, я дарил ей шаманский багульник –

– Все же багульник...

Но зря обещал? Зря про цветы:

– Богородец нашелся!

Тут настоящий, как будто бы «козий».

– У Удыля, у Удыля –

Сплошные стены багуля... Так медленно опять сцепляются слова? Собаки кверху ломятся прыжками:

– Слова и тут находятся?

Опять в концертной музыке:

– Два кобеля, два кобеля...

Вдруг Волчик взвыл и бросился ко мне. Я еле устоял:

– Какой-то незнакомый?

Взбесился, что ли? Нет, протягивает лапу. Загнал под коготь веточку и просит:

– Помоги...

С опаской выломал:

– Ну разве не общенье?

И снова скачет вверх мой Волк великолепный! ПризнАюсь, перетрусил –

– Ведь громадина...

Но умница какая:

– Солонцовский...

...Подъем, однако, чуть не вертикален. Деревья прижимаются к стене.

– Подтягиваюсь...

Лезу по завалу, ищу ногам опору, повисаю.

Куда-то выползли. Упали в снег и дышим:

– Найдет ли облако...

Мы, в самом деле, в облаке. Долина погрузилась, будто в пропасть. Мы на боку Амбы –

– Мы в Поднебесье...

И оба кобеля приткнулись головами:

– Я вижу только падшую березу...

Бесформенные стружки под стволом, который весь истыкан и источен.

Подъемчик, как на лифте? Торжественном и медленном? Подтянешься, найдешь ногам опору. И ищешь так, за что бы уцепиться:

– Вниз не гляди...

Там пропасть, там погибель.

Хоть и туман, а жарко. Закрыв глаза, я вижу:

– То синий пароход,

То золотые волны... А ветерок хребтины гремит листом о веточку. И запах настоящего багульника.

Вдруг Волчик встрепенулся и залаял. Но сверху никого. Лишь моха клок мотается:

– Только моха клок на сухой руке...

Рука корявая – рука падшей березы.

Стараясь не тревожить сон собак, разделся загорать:

– Даурские корявцы...

Ну и крюки! Вот крокодил, дракоша. А вот – медвежья морда:

– Да, многое попадало...

Понятно, отчего тут мода на севенов:

– Толстенные стволы висят над головою...

Тут ведьмы (по Арсеньеву) –

– Но что такое ведьмы?!

С обычными охотно и попрыгал бы.

Могли бы при костре:

– Лирические ведьмы...

Таких тут не бывает. Тут разные севены:

– Прообразы висят, торчат, валяются...

Урчат? Стучат листом – о веточку, сухую же.

Теперь забеспокоился Пиратик. Но снова засыпает, не глядя оценивши. Это ветер усилился. Не у нас, где-то рядом:

– Как пушистый фазан пролетает...

Ворон сверху взирает на нашу команду:

– Надо думать, питает надежду?

Да, с корявой корчи:

– Композиция...

Мы лежим, а он сверху питает.

Вот опять застучал лист о веточку:

– Это ветер хребтины...

Трещотка? Без нее тишина здесь неполная. Что-то нужно, хоть скрипы и трески.

Я под охраной двух носов? Солнце горячее, хоть и туман, может, всегда пребывающий в шерсти:

– Шерсти Амбы, ее бока...

Ведь это горная постройка средь долины –

– Любой ветерок оставляет в ней влагу...

Оттого и в бинокль тон кулис так небесен. Впрочем, лучше:

– Туманно-небесен...

Чаще, правда, кулисы за тучами. Если вверх по горбам –

– По второму и третьему...

Запредельное? В тучу – не проникнешь с биноклем. И, наверно, не надо:

– Пока что...

Ждал чудес? Тех, что ждал, не дождался. Но торжественный лифт –

– Но фазан...

Да и прерия? Тут категории. К ним не знаешь и как подступиться.

Примирись! Ты вблизи Запредельного. Ворон сверху взирает –

– Он мудрый...

Он питает надежду, что свалимся, когда будем спускаться на лифте.

Нет, мы вверх! По лощине, зигзагами. Складкой шкуры Амбы –

– Не бросаясь на стенку...

Разве только, где надо? И то – это страшно не мне, а собакам.

Бок Амбы –

– Бок штриховки по ватману...

Ведь деревья прижаты к обрыву? И апрель здесь не властен:

– Снега...

И туманная пропасть долины.

Снег, колючий татарник и гарь. Что-то даже из зонтичных, но сухих, прошлогодних. Все вообще здесь торчит, еле держится:

– Шелестят все дубовые листья...

Ветер здесь не скрывает намерений:

– Только спичку...

Подумать нельзя? Шквал огня –

– Ниже всюду следы...

Ну а здесь облака не пустили.

Близко гребень, раз небо светлеет:

– Мы на спине Амбы, что несомненно...

Вот только бы дыханье успокоить? Дать отдохнуть глазам от ватмана с штриховкой.

И, знаете, возможно, что Амба подставила свой бок не самый легкий. Нам бы лощинками, и не было б кошмаров:

– Чертова лестница...

Вот ворон удивлялся.

Манера лезть на стенку? За мной такое числится. Не впрок уроки Аури –

– И прочая, и прочая...

Максимализм, упрямство в ожиданьях. Но и Кольчем упрям и убедителен.

...Унял дыханье, вылез на хребтину. И, наконец, могу:

– Что там, за ней?

Вниз – ярусы и ярусы. Там голубой провал. И Средняя Амба за тучами темнеет.

Зато путь по хребтине такой, как и в бинокле:

– Гигантскими шагами по горбам?

Вниз – голубые пропасти с макушками деревьев. И больше ничего по обе стороны.

В общем Небесность. Только вот –

– Она не очень главная...

Главное – ветки, камень? И что ты над деревьями:

– Идти легко по лезвию хребтины...

Тут тоже свои волны и тоже – к Поднебесью.

Камень кусками. В суглинке, довольно-таки тощем:

– Выветриванье...

Ниже трещин меньше? А к глубине исчезнут –

– Там монолит Амбы...

Ее ядро, базальт несокрушимый.

Какое там – хребтина? Конечно, останец:

– Все в глину превратится...

Я знаю эту формулу! И знаю также то, что и долины не было. Сравнительно недавно – только горы.

Миг времени –

– Тропинка по хребтине...

Ее волна? На пике снова яма, которую уже нельзя не замечать:

– На дне следы костра...

Обложена камнями.

Я отгонял – старался отогнать какую-нибудь связь с людьми на Поднебесье. Но тут уж не отгонишь –

– Поскольку этнография?

Дерсу и неолит, заоблачные горы.

Над ямой палки – к дереву привязаны. И поперечины – сучками этих палок:

– Клади корье...

Ночлег? Экран наклонный и крыша над костром:

– Сиди и слушай ветер...

Я сам сидел когда-то, в какой-то другой жизни? С другим лицом –

– Но все-таки с блокнотом?

Блокнот неолитический. Я знаю, что в нем было:

– «Опять застучал лист о веточку»...

Да, яма, этнография:

– Да, ветровой экран...

Тут можно повстречать группу севенов –

– Или бандитов...

Выстрел? Причем где-то поблизости. Наверно, браконьер, а я – свидетель.

Но псы спокойны. Снова тишина –

– Теперь и самолета не услышишь...

Аэропорт закрыт – грунтовка ВПП. Сомнительно вообще, что где-то Богородское.

Сижу, хотя с меня довольно бы чудес –

– Хотя и в середине приключенья...

И ветер завывает над нашей этнографией. Псы улеглись –

– Наверно, так тут надо...

Однако еще выстрел? Нет, я не испугался. И выстрел много дальше, чем тот первый. Но у меня закралось подозренье – закралось и из ямы выгоняет.

Конечно, ерунда! Но подозренье в том, что Малая Амба лишь притворилась камнем:

– И нечего тут шляться?

Оно и в самом деле – хребтине нет конца:

– Тропинка в Поднебесье...

Приду куда-нибудь к Амурскому обрыву –

– Разрушу изолят иными настроеньями...

Кроме того, и к ночи не вернешься:

– За мной, зверье!

Свергаюсь по хребтине.

Всего-то два горба? И то, что из Кольчема нам представлялось головой Амбы, на самом деле остров. Отторженец, достойный, чтоб пробыть на нем хотя бы день кольчемский.

Коса его, конечно, к Удылю. Нам вниз – сквозь багулей высокие кусты. Где в каждой почке – красные бутоны. И веточки как пальцы пианиста.

Летим и ломимся сквозь стены багуля:

– Зверье учует, ежели берлога...

По пояс жаркий снег. Багульник несравненный – бьет током по рецепторам душевным.

Последняя площадка. Последняя кайма. Чащоба. Снег глубокий, от неба ярко-синий. Туман остался выше. Где –

– Нам уже не видно...

В блокноте разве что. Потом перечитаю.

Остановлюсь пока, ради багульника –

– Ведь у меня в Кольчеме лишь болотный...

А этот зацветет по-лейтенантски! Его очарование другое.

По всей Амбе? И даже очень скоро. И если не отрежет половодьем, приду –

– Хоть на ходулях...

Чтобы свою Амбу украсить этим розовым цветеньем.

Пока букет из веток выразительных:

– Как пальцы пианиста...

Горстью вверх? И почки – упаковка. Дальневосточный запах ударит по рецепторам – еще в момент отлома.

Да, запах несравненный. Теперь скажу:

– Смолистый...

Ибо уже пытался с чем-то сравнивать:

– Все мало и напрасно?

Вдыхай и убеждайся, что кислота тебя уже не тронет.

Еще розы-ругозы, то есть ягоды –

– ДовЕдены зимой до самой витаминности...

И веточки ольхи – тоже в момент отлома? Да, я опять о том –

– Куда забросило...

Но с плоскости мне виден вход в Удыль. Я бы сказал сейчас:

– Вот авандельта...

Хоть знаю, что все наоборот. Ухта там вытекает, а вовсе не втекает.

Каемка тальника – те острова миражные? Мои Амбы размыты, но есть им продолженья –

– В хребтах за Удылем...

В каких лишь, неизвестно. А с плоскости, конечно, сейчас не разобраться.

Иная точка зренья? На луга. На мой Кольчем, который где-то сбоку:

– И Чайные не так...

Масштабы изменились? Да и Ухта сейчас – гораздо ближе.

Феномен сей превыше пониманья! Багульник отвлекает –

– Ольха напоминает...

А тут еще и вихрь вдруг налетает! Все сгинуло в валькириях снежинок.

Теряю направление, но минутно. Уносится туда –

– К Новому Быту.

И вновь на плоскости сияния туманные. Может, намек, чтоб наконец убрался.

Действительно пора. Остатки возбужденья:

– Хоть бы сухарь...

Но все отдал собакам. Еще там, на горбе, где выстрелы и яма. Собаки не вникают в этнографию.

Мы мчимся напрямик, без тени колебаний:

– Прошло ошеломленье от экзотики...

От череды чудес? Чудес нежданных. А согласитесь, что какие-то являлись.

Я лезу напролом. Возможно, от усталости. А может, степень риска уже собой измерена. Но все-таки опять в концертной музыке –

– И все-таки опять с плота Кон-Тики...

А льды проток? Зеленые и синие –

– Но разве в том их цвет...

На флюорит похоже? Стеклянный блеск неявных переходов. Шагреневый рельеф. Почти под микроскопом.

Но это тем, кто знает минералы. И то лишь приблизительно –

– Без цифровых констант...

Так не обрадуешься веточке ольхи. Проталине в протоке –

– Туда, к подледным плЕтям...

В музее Айвазовского (который в Феодосии) в последней комнате есть незаметный лист. С цитатой из Волошина про волны Коктебеля. Я не запомнил точно. Про изумруд и мрамор.

Да, тоже минералы, но лучших сочетаний таких обычных слов про волны я не знаю:

– Поэзия в листе...

По-моему, сильнее марин всего музея. Сейчас –

– На льдах протоки...

С шуршанием гоняю пузыри, скольжу над стрелолистами –

– Ведь это стрелолисты?

Да, тоже черноземность – осины, стрелолисты. И тот овсец, конечно, с руками и летучками.

Понятно, почему так храбро шел по льдам. Цвет беспокоит и –

– Назвать необходимо...

Еще хватает сил заметить флюоритность? Но и невольно ищешь некий баланс экзотике.

А горизонт опять как с палубы Кон-Тики –

– Дотаивают в кочках запятые...

Не завтра, но, конечно, уже скоро – увидеть это будет невозможно.

Я часто умываю лицо небесным фирном. Из нас один лишь Волк неутомим. Он явно раздражается на то, как мы плетемся. Давно бы был в Кольчеме, но нас не покидает.

Пиратик иногда бросается за Волчиком. И мне тревожно, если его хвост –

– Не реет в спелой ржи?

Хвост черный, с белой кисточкой. Его великолепный – и пышный, и победный.

...К Ухте выходим выше Поворотного. Кругом вода –

– Приткнулись к стогу сена...

Собрать остаток сил? Пиратик спал с лица. Лежит совсем безвольно, штаны свесивши в воду.

Ем снежную икру:

– День-то какой кончается?

Хоть небо не такое уже синее. Ем комья снега – в сене оплывающем, хоть и слабее радуги в икринках.

Ладно, последний рывок:

– Ты молодец, Пиратик!

Полоска тальника. И по Ухте –