"Здравствуй, дружок!". Рассказ

Алексей Курганов

Литературный журнал «Кольцо А» (Москва), раздел «проза», номер 118, 2018 год. Алексей Курганов, рассказы «Томатный ангел» и «Здравствуй дружок!». Ссылка - http://soyuzpisateley.ru/publication.php?id=1022 

«Здравствуй, дружок!» (рассказ)

         В восьмидесятые годы ( прошлого, понятно, столетия), во время учёбы в Первом московском «меде» я жил в общежитии на Большой Пироговской, и моими соседями по комнате были Вовка Моргунов по кличке Вовасик и Серёга Корзун (соответственно - Серуньчик). Два здоровенных жизнерадостных бугая, первый из которых хотел специализироваться по кожно-венерическим заболеваниям, а второй мечтал стать хирургом-ангиокардиологом. Это были обыкновенные (в том смысле, что совершенно  нормальные по всем общепринятым меркам) ребята, комсомольцы-добровольцы, опять же выпить не дураки. Но с одним оригинальным увлечением: вернувшись с занятий, они обязательно каждый вечер слушали по радио передачу для детей (сейчас уже не помню её точного названия. Что-то вроде «Здравствуй, дружок!»). Каждый выпуск обязательно сопровождался зачитывания писем от восторженных слушателей, то есть, от детишек-ребятишек.

         - А вот нам опять прислали письмо Вовочка и Серёженька! – радиоведущая произносила эти слова таким торжественно-радостным голосом, что было понятно: достали её такие вот неугомонные вовочки-серёженьки своими письмами до самого её нежного женского радиоливера.

          – Сегодня они нарисовали петушка, берёзку и зайчика. Сами они писать пока не умеют, поэтому письмо за них написали их родители. Они очень благодарят нашу передачу за предлагаемые нами домашние задания и готовы выполнять их снова и снова. А Серёженька, пишет его мама, до того любит вашу передачу, что даже перестаёт кушать кашку и забывает сходить в туалет, отчего у него начинает болеть животик. А Вовочка, пишет его папа,  во время прослушивания вашей передачи перестаёт шалить, чему они, родители, очень рады. Спасибо вам, уважаемые родители, а также Вовочка и Серёженька! Ждём ваших новых писем и ваших новых замечательных рисунков! А сейчас – новое домашние задание…

          Одновременно с этим соплежуйско-сюсюкательным выступлением этой не подозревающей никакой гнусности гражданки в нашей комнате нарастали одновременно вой, стон и придушенное мычание. «Рисовальщики петушков, берёзок и зайчиков», держась за «животики», катались по своим кроватям,  икали, пускали пузыри и захлёбывались от  хохота, выражая этими дикими звуками высшую степень своего дебильного удовлетворения. В их эмоциях было столько детской непосредственности, столько щенячьего восторга, что даже и предположить, что это - будущие врачи, передовые эскулапы, может даже, возможные светила отечественного здравоохранения, было совершенно невозможно.  Какие ещё врачи, какие эскулапы! Их самих лечить надо! И желательно, в скорбном жёлтом домике с могучими запорами на каждой двери. Дебилы – они и есть дебилы. Хоть в эсэсэре, хоть в Африке, хоть на всесоюзном радио. Среди петушков, берёзок и зайчиков.

         Своего оригинального увлечения Вовасик и Серуньчик не скрывали, поэтому если не вся общага, то уже наш этаж знали о передаче и письмах наверняка.

         - Опять про этих дураков передают! – презрительно фыркала Зинка Круглицына, варившая на общей и единственной для всего этажа кухне то кашу, то картошку, то ещё какую-то незамысловатую бурду. Зинка ещё на первом курсе умудрилась выскочить замуж, поэтому считала себя высоконравственной, рассудительной  и порядочной женщиной, втайне мечтавшей о московской прописке. Правда, насчёт прописки «порядочная женщина» пролетела как фанера над Парижем: её муж, задохлистого вида и телосложения очкарик Митя был родом из Московской области, из не менее славного, чем Москва, города Коломна. Но, тем не менее, это была провинция, а не столица. Зинка, приехавшая в Москву с Урала, поначалу не разобралась во всех этих московско-подмосковных тонкостях, а когда разобралась и поняла, то было уже поздно: «поезд ушёл», живот у Зинки уже полез на нос, Москва мило улыбнулась, и расчётливой уралочке ничего не оставалось делать, как задавить жабу в зародыше. Удавалось это плохо, поэтому Зинка часто раздражалась и нервничала, и по этой причине называла своего благоверного очкастым мудаком, с которым она губит свои лучшие годы. Жили они  в нашей общаге, в отдельной комнате, что ничуть не мешало Зинке считать весь наш этаж чуть ли не своей личной собственностью. Девкой она была крепкой, сисястой, да и  Митя, несмотря на задохлость,  оказался довольно плодовитым, поэтому счастливая семья моментально размножилась двояняшками-близняшками, которых то ли нарочно, то ли случайно назвали  Вовочкой и Серёнькой (почти что Вовасиком и Серунькой). Двойняшки росли не просто быстро, а стремительно быстро, и , вернувшись домой из садика, целыми вечерами с диким визгом носились по общежитскому коридору, а  если кто-то направлялся в туалет, то обязательно его обгоняли и с весёлыми криками «А мы первые! А мы первые!» запирались там, и запирались надолго, назло нетерпеливо приплясывавшему перед туалетной дверью страдальцу. Ну, дети, цветы жизни! Чего с них возьмёшь? За них и обосраться не стыдно… Половина этажа Вовочку и Серёньку ненавидела, другая половина тоже не  целовала.

         - Чем ты их кормишь? – набрасывались на Зинку так и не дождавшиеся своей туалетной очереди горемыки. – Они же у тебя с толчка не слазиют!

         - Не ваше дело! – ничуть не смущаясь, рявкала в ответ Зинка (тоже нашли кого стыдить!). – Своих заведите, тогда и интересуйтесь, чем они у вас сиреть будут! – и тут же, даже не высовываясь в коридор, орала. - Вовочка! Серёженька! Идите кашку жрать! А тоя  её вам за шиворот вывалю!

         Прошли годы (и даже много лет). Я уже, честно сказать, начал забывать и Вовасика, и Серуньчика, и так легкомысленно пролетевшую с московской пропиской Зинку с её плодовитым очкариком, но как-то перед майскими праздниками оказался в Москве. По служебным делам мне нужно было ехать в МОНИКИ, на проспект Мира – и уже возвращаясь оттуда, прямо на входе в метро, я чуть не столкнулся с седым здоровяком неряшливого вида, показавшимся мне знакомым. Сначала мы разошлись, но, похоже, в наших головах что-то одновременно щёлкнуло-сработало-заискрило, мы одновременно обернулись и внимательно посмотрели друг на друга.

         - Вовка! Ты?

         - Лёха? Чёрт!

         Да, это был он, Вовка Моргунов, тот самый Вовасик. Жизнь не очень-то изменила его внешне, хотя чуть сгорбила и явно потрепала, да и во взгляде появилась какая-то неприятная настороженность.

         - Во где встретились! Прямо на улице! Лёха! – он хлопнул меня по плечу и как-то заполошно засуетился. - По пивасику, а? Со встречей! Можно и погорячее…

         - Не, - мотнул я головой. – Жарко для погорячее. А пивка можно.

         Мы зашли в летнюю кафешку, взяли пива и орешков (Вовасик не стал себя томить, взял себе ещё и сто пятьдесят), расположились за столиком. Надо же, Вовка! И ведь на самом деле: как удивительно встретились! Хотя чего удивительного: Москва – город маленький. Как была большой бестолковой деревней – такой и осталась. В Сокольниках чихнешь – на Воробьёвых горах «чтоб ты сдох!» отвечают. Культуры – хоть лопатой ешь!

         - Как сам-то?

         Вовка пожал плечами.

         - Нормально. Сейчас нормально… - чувствовалось, что ему не очень-то хотелось говорить о себе.

         - А ты?

         - Работаю на участке, терапевтом. Ничего, жить можно. А Серега?

         - Ну, этот чёрт в полном ажуре! – усмехнулся Вовка, и усмешка получилась какой-то одновременно и жалкой, и завистливой, в общем, от души. – В ЮэСэЙе! Уже лет пятнадцать как. Женился там удачно, тесть – богатей. Нормально всё.

         - Связь-то поддерживаете?

         - Ага! Половую! – и легкомысленно заржал.

         - Ну, созваниваетесь, переписываетесь? (Меня слегка покоробило это его демонстративное ржание).

         - Эт да.., - взгляд его потускнел. – Эт конечно…

         -А ты-то где работаешь? – перевёл я разговор на другую тему, потому что видно было: я опять задел какую-то больную, очень неприятную для Вовасика струну.

         - В клинике одной… Только не по специальности. Завхозом.

         - А чего так?

         - Да вышла, понимаешь, одна неприятность… А-а-а! – он поднял кружку и сделал такой мощный профессиональный глоток, что отпали последние сомнения: Вовасик дружит с «зелёным змием» уже давно, трепетно и с соответствующими последствиями.

         - Мы же с Серунькой после института коммерцией занялись, медицинской техникой торговали – ну и влетели по самые помидоры. Конкуренты постарались… Он успел вовремя сбежать в эту свою грёбаную Америку, а я варежку развесил, думал – обойдётся. Не  обошлось.. – и Вовка вздохнул. – Присел на два года – и это ещё ничего, мне на больше светило. В тюремной больничке пристроился, ну и ударным трудом по условно-досрочному… Вышел – кому я нужен с судимостью, куда податься? А тут Зинка…

         - Кто?

         - Да ты чего, Зинку не помнишь? – удивился он. – С нами  на этаже в общаге жила! Круглицына! Правда, сейчас она уже не Круглицина, а Шрайвер. Она к тому времени бросила своего очкарика, умудрилась выскочить за немца-бизнесмена и сменила фамилию. А этот немец у нас в России медицинским оборудованием торговал, только был не таким лохом, как мы с Серунькой, вот и  воткнул её главврачом в клинику. Так что сейчас она – моя начальница. 

         (Вот уж действительно, чудны дела твои, Господи!)

         - И как она?

         Вовка поморщился.

         - Да такая же горлопанка, как и была! Как захочет мне клизму воткнуть, то сразу начинает: «Ну, здравствуй, дружок!».

         - Запомнила вашу любимую передачу!

         - Да она никогда ничего не забывает! Сука, конечно – но добрая.

         - У неё же, помнится, двойняшки были…

         - Такие лбы! Сейчас в Германии, учатся там в каком-то закрытом колледже. Этот её… нынешний воткнул. Юристами будут, серуны. Помнишь, как они  в уборной запирались? Хоть обдрищись прямо у порога - хрен откроют! Твари! Все в мамашу!

         - Чего ты злой-то такой?

         - Да не, какой я злой.., - и он махнул рукой. – Всё нормально… У всех всё нормально… Живём – не тужим…

         Я разговаривал с ним, и  с каждым словом всё больше и больше убеждался: сидящий передо мной, уже начинающий стареть мужик в душе так и  оставался всё тем же общежитским Вовасиком, всё тем же и нелепым, а теперь ещё и обиженным ребёнком, который, высунув от  своего щенячьего восторга большой розовый язык, старательно вырисовывал на листе бумаги петушка, берёзку и зайчика - а потом, наступая себе на шнурки, летел на почту, чтобы отправить письмо и рисунок по известному адресу. Не знаю почему, но я бы не удивился, если бы узнал, что он и сейчас рисует, и  сейчас бегает на почту с этим письмами-приколами, а  вечерами, высунув изо рта всё ту же большую розовую лопату, с замиранием сердца ждёт, когда радиоведущая скажет: «А вот нам опять прислали письмо…».

         - Вовк, а помнишь, как вы с Серунькой стебались над той передачкой?

         Его реакция на этот вроде бы совершенно невинный вопрос оказалась совершенно для меня неожиданной. Он как-то разом уменьшился в размерах, поскучнел лицом   с д у л с я. Почему?

         - Да было, всё было.., - пробормотал скороговоркой. – Знаешь, мне пора… Дела, знаешь ли… Труба зовёт…

         Мы допили пиво, вышли на улицу, на прощанье пожали друг другу руки. Он втянул голову  в плечи, словно замёрз или ожидал удара, и торопливо пошёл в сторону Рижского вокзала…