РУБЕЖ. Ч 5. 24й. Г 3. Они не дошли… до передовой.

            РУБЕЖ. повесть

            Часть 5. 24й.
            Глава 3. Они не дошли… до передовой.

            К трем часам ночи танки, минометы и артиллерия уже расположились в боевом карэ вокруг Макеевки для уничтожения вражеских сил, в первую голову гаубичной артиллерии. Проблема читалась вмиг. Не огневым же валом подавлять предполагаемые площади, расположения немецких резервов. Как ни крути требовалась разведка. Требовалось обозначить опорные огневые точки артиллерийского обстрела. Требовалось, в конце концов экономить боеприпасы, которых не откуда достать на оккупированной врагом территории. А главные бои, главные цели, еще впереди.
            Сразу после прибытия на место, а это случилось уже к полуночи, было принято решение о проведении разведки. Колодяжный сформировал несколько групп, не теряя драгоценного времени, и пока силы и средства занимали свои позиции, группы разведчиков разошлись вокруг Макеевки, для обнаружения врага и закрепления целей на картах и местности. Идеально было бы, чтобы какая-то из групп притащили языка в офицерском чине. На все про все время давалось только до четырех утра, восход после восьми, до шести всё должно было произойти. До шести корпус уже непременно… обязательно будет на марше, не взирая на сложившуюся ситуацию. Группа, не вернувшаяся до 4,00 считается погибшей.
            Но, как ни странно, ждать долго не пришлось, первая группа вернулась в нужное место, когда еще не было двух ночи… и вернулись не пустые, притащили двух фрицев, один из которых был унтер-офицер. Допрос немца позволил нанести на карту расположение нескольких артиллерийский батарей, свернутых в походное положение. Причем четыре из них были гаубичные, а две противотанковые. Выяснилось, что уже в наступивший день артиллерия выдвигается на передовую, правда унтер не знал, куда. Цели появились, шел расчет на их подавление и уничтожение, а группы, с задания начали подтягиваться, приходили одна за другой со своими результатам, притаскивая новые данные и новых языков, как правило из войскового охранения. К трем часам ночи не вернувшимися оставались две группы, в расположении немецких резервов произошел короткий бой… по крайней мере одна группа точно нарвалась на немецкое охранение и ввязалась в бой, как там у них сложилось, известно уже, скорее всего, никогда не будет. И не было сильно важно, выйдет кто-нибудь из них в расположение, или нет. Ждать больше было нельзя.
            Целей было достаточно, ждать было не рационально, всех врагов все равно не уничтожить. Штабом было принято решение по обстрелу уже имеющихся целей. На нужные позиции выдвинулись расчеты для коррекции стрельбы. После артобстрела немедленная эвакуация в сторону основных задач корпуса.
            Машина войны пришла в движение, клацали казенники орудий, булькали стволы минометов, заряжались орудия танков. Расчет был таков, по рассчитанным целям производился залп из всех приготовленных для стрельбы средств, затем по три осколочно-фугасных выстрела из каждого орудия, коррекция стрельбы, после чего залп и еще по пять выстрелов. Затем артиллерия сворачивается, техника встает на марш.
            В три часа двадцать минут прогремела команда «Огонь»…
            …Все пространство заревело. Цели были сосредоточены, снаряды ложились плотно, артиллерийские орудия фашистов разлетались на куски искореженного металла при прямых попаданиях, развороченная техника горела, превращая ночь в красный факел, под которым бегали от огня и не могли найти спасение обезумевшие немецкие солдаты. Попадание в арсенал трясло землю на километры, выбрасывая на сотни метров мелкие запчасти грузового автомобиля, на который были загружены боеприпасы, освещая страшным красным грибом всю округу. Новые попадания в арсеналы повторялись и повторялись.
            Затишье… минута… другая…
            И опять десятки снарядов разрезают со страшным скрипом воздух после забивающего уши залпа… опять огонь и смерть на ближайшие три – пять минут… лязганье перезаряжающихся затворов, соленый пот на плечах советских солдат, как волчок двигающихся, артиллеристов, сухие острые команды, парящиеся на морозе спины стреляющих расчетов во вспышках орудийных залпов… разлетающаяся в стороны земля с грязным снегом, сквозь упакованное на дорогу горящее железо, разящие осколки разбитых машин, тягачей, орудий, прошитые этими осколками изорванные тела, запах сгоревшего тратила и железа. Крики, стоны, ужас в глазах, которых минуло…

            Колодяжный качался из стороны в сторону на броне двигающегося к цели танка, держась спящей рукой за скобу на башне Т-34и. На всякий случай старлей бросил на запястье двойную удавку из немецкого офицерского постромка, который всегда имел в кармане… удобно было этим постромком затягивать руки плененных языков. Зная, что все равно уснет на ходу, он всегда, на всякий случай страховал себя, чтобы не свалиться под гусеницу летящего танка. А ведь что-то снится в глубине короткого сна, подгоняемого ревом двигателя большой бронированной машины, как крейсер рассекающей белый снег.
            От очередного сильного качка очнулся, привычно осмотрел округу, его бойцы, как и он, кимарили на броне. Ночи уже не было, но и мутный свет зимнего утра, еще плохо освещал окрестности. Разведчик легким движением размял плечи, поменял положение ног. Откинул легкий узелок постромка, снял рукавицу, обнял ладонью казенную часть автомата, как бы слегка ее подогрев, будто успокаиваясь ощутив холодное железо автомата, снял на одиночные предохранитель, через пару секунд поставил его обратно, будто слегка поиграв. Выкопал из рукавицы и обшлага левого рукава полушубка свои наручные именные часы, посмотрел время. Опять одел рукавицу. Пристегиваться постромком не стал. Смотря вперед, начал разглядывать качающиеся башни танков по проселку, стараясь совместить струнку качающихся граней бортов тяжелых машин, затем отвернулся на чуть заснеженные деревья по сторонам. А до цели еще были километры и километры, версты и версты… и много-много снега.
            На следующий день был тяжело ранен заместитель начальника штаба корпуса по разведке. Не долго думая на его место был назначен майор Хренов.

            …………………………….
            В это время Сашка Антонов, безнадёжно раненный миной вчера, боец, отрешенно спал в маленькой пещерке, отрытой в копне под утро. Сон его был бездонно глубоким и крепким, казалось, ничто не может разбудить его уставший, израненный организм.
            День прошел, как будто его и не было.
            …Как только ушел свет, дорога затихла намертво. Боялись немцы передвигаться по ночам, особенно после танкового рейда, прошедшего здесь позавчера и так яростно шумевшего южнее прошлой ночью. Больше всего мешала сегодня идти – нога. Привык Саша к грудной боли, как будто, так и надо… но сил было больше, помогла ему теплая копна выспаться. Трижды за ночь бойцу приходилось укрываться в лесу. То по дороге проходил гужевой обоз, то колонна автомобилей с немецкими автоматчиками, танк протащил на буксире, наверно техника не работала, топливозаправочную машину.
            Уже ближе к утру дорога сворачивала в деревню. Сашка в деревню заходить не мог, тем более на околице немцы охраняли шлагбаум. Пришлось свернуть в лес. Незаметно опять растворилась ночь, но утро не стало его останавливать, тем более останавливаться было негде… не замерзать же в снегу. Сколько он мог пройти за длинную декабрьскую ночь, Саша представить себе не мог, слишком медленно двигал он свои конечности вперед… но он передвигался именно к передовой. Еще более отчетливо стала слышна канонада, более резко вспыхивали на горизонте всполохи тяжелых взрывов, и утро только усилило активность боев где-то там… за горизонтом.

            Уже несколько часов было светло. Скорее всего время подходило к полудню. Антонов очень устал. Надо было найти место, и немного вздремнуть, день в это время короткий, скоро снова ночь. Вдруг, поднявшись на бугорок, на ближнем поле, открывшемся из-за леса, солдат увидел два подбитых советских танка, четыре немецких, несколько сожжённых машин и броневиков, а дальше, в сотни и более метрах, много сожжённых немецких самолетов. Это был немецкий аэродром ближнего подлета немецкой фронтовой авиации, который они разорили два дня назад… а может уже и три. Сознание начинало путать прошлое и от усталости, и от слабости. Задерживаться корпус здесь не стал. Была оставлена засада, войска, двинулись дальше, отрываясь от противника, преследуя главную цель масштабного рейда…
            Одна Т-34 не была сожжена до тла. Другая, хоть и подбита не сгорела. Саша залез в люк механика-водителя, сел в жесткое креслице, закрыл лаз и тут-же мертвецки уснул. Уснул без снов и сновидений, будто провалился в туманную вату.

            …Очнулся парень от звонких ударов кувалды по железу. Имея серьезное самообладание и спокойную натуру, испугавшись происходящего, солдат не стал делать резких необдуманных движений. «…Этот звон мне не снится.» - констатировал от сам себе, по-прежнему не делая никаких движений. Аккуратно приблизился к смотровой щели люка водителя. Три немецких солдата выбивали шкворень из ленивца немецкого танка. Видимо на действующем танке, который стоял рядом, рыча бензиновым двигателем, или у другого, требовалось заменить ленивец, который в зимних условиях у немцев выходил из строя, обламывая перекаленные зубья. Сумерки уже лежали над землей. Но немцы успели справиться со своей задачей до того момента, когда стало совсем темно. Не спеша, погрузили ленивец на броню, уехали. Сашка вздохнул, и опять откинулся в сиденье водителя-механика.
            «Надо идти… бог даст, сегодня к своим доберусь.» но Саша по-прежнему сидел в кресле водителя танка и рассудок не хотел поднимать его израненное, больное тело. В животе неожиданно заурчало. Парень тут же ощутил сильнейший приступ голода. «Я ж уже сколько не ел-то?» Голод каждое мгновение становился все сильнее и сильнее, невыносимо сжимая внутренности живота. Сашка посмотрел по сторонам приглядываясь к мраку. На одном из привалов он случайно видел, что механик-водитель доставал съестные припасы откуда-то слева. Он стал шарить рукой по левому борту от кресла. Не прошло и десятка секунд, как из брезентового рундука парень достал две банки тушенки, чуть резаную буханку хлеба, кулек, крепкого как камень, сахара… там-же лежал острый длинный нож… настоящий тесак!..

            …Одна банка тушенки занимала один карман полушубка, второй карман занимала половина оставшейся, после еды, буханки, в правый нагрудный карман гимнастерки убран сахар. Еда прибавила не только сил, еда прибавила уверенности и, какой-то дурацкой радости, разлившейся по уставшим жилам молодого, но израненного организма. Сашка даже со злостью ударил по кресту на обшивке штурмовика, проходя мимо немецких, поверженных на земле, самолетов.

            К утру канонада гремела словно вокруг него. Стрельба возникала то с одной стороны, то с другой, а сил не оставалось уже совсем. Начала сильно болеть нога, становясь тяжелой на подъем. Вниз правой грудины, которая не давала дышать, будто положили кирпич, и он с каждым часом становился тяжелее и тяжелее. Пространство, вокруг солдата стало качаться… Александр начал падать… он не понимал почему… вставал… шел дальше, пока не падал вновь… вновь вставал, но не пройдя и ста шагов невидимая сила снова валила его на грязный декабрьский снег. В конце концов, он очередной раз упал и встать у него не получилось, он просто не мог встать на ноги… валился вновь.
            Под утро, свет непонятной мглой приходил в мир. Какое-то время лежал, что почувствовал тепло снега, боясь уснуть - пополз, с трудом вытаскивая вперед правую, деревянную ногу, через следующее движение, подтаскивая ее вновь. Тьма, уже который раз, начинала покидать, окружающий его холод, по которому Саша так стремился… остаться в живых!

            В последний момент его сознания появились солдаты в белых маскхалатах. Они выскочили как будто из-под снега, резко перевернули его на спину и грубо, под мышки, потащили… «Конец…» кричал его мозг. От боли Саша потерял сознание. Следующее, что он видел - сосредоточенное лицо красивой медицинской сестрички, которая зачем-то била ему по щекам. Он улыбнулся… толи во сне, толи наяву и сознание опять ушло…

            …Вокруг сильно пахло лекарствами. Вокруг было тепло. Саша открыл глаза, понял… лежит в госпитале. «Дополз!» Мысль салютом ударила в голове, поплыли белые маскхалаты, сестричка в окопе – бьющая по щекам, разбитые немецкие самолеты, взрыв мины – будто бы под ногами… Что-то кричащее лицо лейтенанта Горелова… Он чувствовал - лицо его улыбается. Попытался глубоко вздохнуть… «Ага?!. Болит, сволочь.» Но боль была другой. Она была какой-то… щекотной, что ли. После этих ощущений хотелось снова вздохнуть. Он лежал и смотрел по сторонам, обратил внимание, что его лицо побрито. Кто-то читал, кто-то смотрел в окно, у одной кровати группа раненых смеялись, наверно после рассказанной истории, или анекдота. Антонов от души любовался неказистыми стенами большой больничной палаты. Белыми простынями на койках. Слегка качнул попой – койка пружинная, не нары. «Не в раю ли?..» - промелькнула мысль. В следующее мгновение увидел сестричку, идущую вдоль коек, у каждой койки что-то записывающую в блокнот. «На земле… точно на земле!». А сестричка, тем временем подходила к его кровати. Она пробежала взглядом по его глазам, но через миг вернулась в глаза Саши… слегка улыбнулась:
            - Очнулся? Наконец-то. А мы все никак не дождемся, когда ты нас порадуешь… Сейчас к тебе врача позову. – быстрым шагом пошла из палаты.
            Антонов проводил ее взглядом, до сих пор по-настоящему не осознавая, что пережил он наконец-то это испытание жизни и смерти.

            Прошло несколько дней. Сашка много узнал про себя. Он узнал, что порядка двадцати дней врачи и его организм боролись за его, Сашкину, жизнь. Узнал, что получил тяжелейшее ранение легкого, и половину рваного правого легкого пришлось удалить, чтобы парень смог не умереть. Узнал, что если бы это была не зима, то не прожил бы он и суток после подобного ранения. Что на его, Сашкино, счастье не оседала в плеврах легкого кровь, а через открытое ранение изливалась наружу, именно поэтому он не задохнулся. Удивлялись врачи, как парень не истек кровью в первые же половину часа, как железный с рваным краями «тесак», в восемь сантиметров, который извлекли уже здесь в госпитале, разворотил ему грудную клетку. Удивлялись врачи и тому, что после ранения парень, в течении приблизительно четырех суток, преодолел порядка двадцати пяти километров замерзших снежных просторов.
            С радостью Сашка узнал, что не смогли фрицы вырваться из-под Сталинграда, и уже месяц лупят их по всему фронту и внутри кольца и снаружи. И оглоблей их по хребтине… глядишь добьют его в новом наступившем году.
            Ну а на плечи офицеров, да и солдат, уверенно ложились новенькие погоны.

            Шрам на ноге уже почти затянулся. С трудом заживала грудина, в которую была вставлена трубка, врачи называли ее дренажем, и с которой, раз в день, на процедурах сбрасывали гной. Дни шли за днями, но дренаж не убирали. Вроде уже и ребра срослись, и не болит почти правая половина, но каждую неделю выздоровление откладывалось дальше и дальше.
            Саша не так часто лежал на своей кровати. Он уже устал от госпиталя, и так как ему разрешали уже передвигаться свободно где угодно, подробно изучил все здание, не мало времени проводил в прогулках на улице, по заснеженному саду. Даже иногда помогал сестричкам расчищать свежевыпавший снег, иногда участвовал в приемке новых транспортов с раненными, помогал их переводить до смотрового, или переносить на носилках.
            Не любил он писать письма, но отписать домой что-то надо… так мол и так, живой здоровый… про ранение, думаю не стоит. Но откладывал Саша писанину от раза к разу. Как будто кто-то его за руку держал.
            Возвращаясь с очередной прогулки вокруг госпиталя, он проходил по соседней палате. Вдруг громкий знакомый голос удивленно:
            - Антонов!!!
            Сашка остановился и удивленно кинул взгляд на услышанную свою фамилию, из угла палаты. На койке лежал молодой кудрявый парень, которого он не мог узнать и яркой удивленной улыбкой смотрел на Сашку будто на чудо небесное.
            - Антонов, не узнаешь, что ли?.. Ну ты даешь, бродяга. Командиров в лицо знать надо, —не снижая градус улыбки, говорил раненый. Его нога в гипсе была подвешена на вертикальном станке.
            «Чуб… очень знакомый чуб» - промелькнуло в сознании Сашки, и как картинка пролетело чумазое лицо лейтенанта Горелого, из-под ушанки которого всегда вылезал его непослушный русый чуб. Антонов заулыбался:
            - Товарищ лейтенант, - он потихонечку приближался к кровати своего непосредственного командира – тебя в пижаме-то и не признать, без автомата, да без ушанки.
            - Ну Антонов… - он смотрел на Александра с неприкаянным удивлением и… даже где-то скрытым страхом. – Ну Антонов - живой… Ты ж погиб там героически при минометном обстреле, перед всем батальоном, я сам видел, как тебя миной разорвало, - маленькая пауза, - под первым аэродромом. Мы ж тебя похоронили чин по чину. Все как положено… похоронку на тебя отправили на родину. Я на тебя наградной написал… на Звезду, а майор мой наградной приостановил и комкору Баданову на героя тебя представил… посмертно. Связь то после тебя уже больше не прерывалась… до самого отбытия – пауза затягивалась, все кто слышали этот интересный разговор стали обращать на него внимание и прислушиваться.
            На душе Сашки стало пусто. «Это что ж… там дома я погиб… получается?» - сам себя спрашивал Антонов. Ему почему-то стало грустно. Он увидел, как плачет Мать. Вытирая слезы фартуком. В левой руке он держал листок бумаги и химический карандаш, который только что попросил у медсестры. «…Ну какие ж теперь письма?.. А если по правде убьют?.. Второй раз…» - он уперся взглядом в пол: «Мать не переживет.»
            Парень медленно повернулся и побрел к своей кровати.
            - Антонов, ты чего?.. – громко догонял его вопросом Горелов, -Антонов!
            Но тот медленно, задумчиво шел прочь.

            Лечение проистекало медленно и долго, в госпитале встретил Сашка двадцать пятую годовщину Красной Армии в начавшемся 1943 году. А выписали его только в марте, и то в конце. Хотели совсем списать, мотивируя тем, что нету у него половины легкого, трудно будет бегать в атаки, но нужны были в армии опытные бойцы, тем более был Саша связистом, которых так не хватало на фронте. Посчитали как бы, что ему в атаку бегать быстро и не надо.
            Свой орден «Красной звезды» Антонов всё-таки заработал, когда форсировали Карпаты в 1944м, ведя непрерывные тяжелейшие бои на лесистых склонах. А в сентябре 1943го под Смоленском, был награжден медалью «За отвагу». Закончил он свой боевой путь, освобождая Будапешт. Там и победу встретили… со слезами на глазах.
            Мама чуть не упала в обморок, когда Саша переступил порог родного дома, слава Богу, она сидела за столом, разговаривая с дочкой, когда дверь в избу открыл солдат. Ведь писем домой Александр так и не писал больше, боясь ожить для родных… и, умереть вновь.
            Это был очень добрый, не торопливый и не словоохотливый человек. Мне иногда казалось, что у них с женой было одно сердце на двоих. Они даже ушли с этого света друг за другом... не захотели разлучаться и десяти дней.


Продолжение:      http://proza.ru/2021/03/27/1919


22.03.2021
Русаков О. А.
г. Бежецк