НЕ МОГУ! ЕЙ БОГУ НЕ МОГУ...

ИЗ ЖИЗНИ СЕРГЕЯ ЕСЕНИНА

В 1923 году, после усилившейся травли поэта в печати (вершина её – разгромные статьи Л. Сосновского в «Правде»), Есенин в разговоре с друзьями раздражённо сказал: «Тошно мне законному сыну российскому в своём государстве пасынком быть. Надоело мне это ****ское снисходительное отношение власть имущих, а еще тошней переносить подхалимство своей же братии к ним. Не могу! Ей Богу не могу. Хоть караул кричи или бери нож да становись на большую дорогу… Злое уныние находит на меня. Я перестаю понимать, к какой революции я принадлежал. Вижу только одно, что ни к февральской, ни к октябрьской, по-видимому. В нас скрывался и скрывается какой-нибудь ноябрь». (А. Казаков. Песенный плен Сергея Есенина).


«Собинову, Гельцер, Неждановой обеспечивают эти возможности (жить в нормальных бытовых условиях. — Б.Е.), хотя их вклады в духовную культуру неизмеримо меньше, хотя бы уж потому, что их творчество с ними же умирает, а созданное Есениным переживёт много поколений. Так хотя бы для этих поколений.  Неужели же заботы о хлебе поглотили всё внимание и нет места заботам о духовных ценностях? Конечная цель — не хлеб же. Старая история: «Дом горит, а в доме-то ребёнок». — «Мы пожар гасили». — «Загасили?» —«А то как же. Конечно, загасили». — «А ребёнок-то где?» — «Да сгорел, видно». Ох, и взгреет же за это история, вернее, память человеческая. Человечество злопамятно и такие вещи через сто — двести лет припомнит (относительно Есенина начинает припоминать. Медленно, но начинает, доискиваясь до главной причины гибели великого поэта. — Б.Е.) (Г. Бениславская. Воспоминания о Есенине).


«Не раз он говорил: «Поймите, в моём доме не я хозяин, в мой дом я должен стучаться, и мне не открывают».  В такие минуты он всегда начинал твердить одно: «Это им не простится, за это им отомстят. Пусть я буду жертвой, я должен быть жертвой за всех, кого не пускают. Не пускают, не хотят, ну так посмотрим. За меня все обозлятся. Это вам не фунт изюма. К-а-к ещё обозлятся» (Там же).