До нового года! Будьте здоровы и счастливы!

Зарисовка с натуры

      Заглянул я перед «праздником» на центральную почту, спросить, сколько стоит почтовая марка, чтобы отправить письмо в Россию. Помню, в молодости любил я открытки родным да знакомым по почте слать; да ещё клеил марку особую — новогоднюю. С той поры минуло сорок лет, а почта не изменилась; разве что в её вековые стены врезали новомодные двери из металла и пластика. Но в окошках, за толстыми стеклами, будто бессмертные, те же тётки сидят, копошатся в своих бумагах; правда, именуются они клерками на современный лад. Ты стоишь у окна в ожидании, а тебя нарочито не замечают. И тогда, извиняясь, как провинившийся, задаёшь вопрос, с которым пожаловал. С превеликою неохотой, отвлекаясь от важного дела, на тебя устремляется недовольный взгляд, и с небрежением в голосе тебе, как собаке кость, бросают ответ и… опять — лицом в бумаги. Сорок лет прошло и ничто не изменилось; что значит, вековая традиция!
      Итак, узнал я на почте, что внутри России за пересылку письма в двадцать грамм — одна цена, а если из Крыма или в Крым отправлять из России, то тариф двойной, как за границу. «Значит, — думаю я себе, — Крым для "Рассеи-матушки" так и остался чужой страной. Стало быть, и в этих масштабах ничегошеньки не изменилось. Наступали кремлёвские новоявленные «стгельцы» на Крым, наступали… да так и не завоевали солнечный остров. Да кого же и что же тут завоёвывать? — надменных бездельников? землю, заброшенную и истощённую? или ветхие здания, чтобы двери в них новые ставить?
      Напоследок тётка в окошке, подводя черту, мол, баста, выдала шаблонную фразу:
      — С наступающим!
      Опять традиция, — промелькнуло у меня в голове. А я, вместо стандартных слов «благодарности», возьми и спроси её:
      — Это кто на кого и когда теперь наступает?!
      И опять недовольный тяжёлый взгляд в мою сторону. Клерк, конечно, не поняла, да и не силилась что-либо понять. У неё, архизанятой, в деловом мозгу быть может тоже мелькнуло: «болтун, пустомеля…»
      Я же продолжал свою мысль:
      — Вас всех обманули — ничего нового для всех вас — неизменных, шаблонных и чопорных — нет и не будет! А что до нового года? Так его тоже, когда вся Природа находится в Нави, нет и не может быть. Новая жизнь только весной рождается. А если вы по традиции празднуете этот обман, то празднуете торжество своей собственной смерти.
      И тут, не рассчитанное на умственный диалог сознание клерка зашло в тупик: иное дело, когда какой-нибудь скандалист требует «книгу жалоб» и возникает привычная для таких учреждений словесная перепалка, а этот лишь время попусту отнимает. В той ситуации она бы послала куда подальше хама, но этот ей не хамит… И лицо тётки сделалось агрессивно-злобным, как у верующей старухи, на религию которой вдруг покусились.
      «Да собственно, так и есть, — подумал я, — все эти фальшивые праздники — новые года, девятые мая с двадцать третьими февралями и восьмыми мартами, а теперь и "освобождение" Крыма — для обывателя стали его религией; и посягательство на эту "святыню" обыватель встречает агрессией».
      Вышел на улицу. Витрины, деревья и даже столбы — принаряжены к «празднику» разноцветными огоньками. А навстречу мне люди в тёмных одеждах — это тоже традиция очень давняя. Помню, в советское время выйдешь зимой на московские оживлённые улицы и созерцаешь чудовищную картину: потоки черной людской реки по белому снегу! Но… мало ли, что одежды серые; праздник-то у людей в душе, и он требует неких действий, надлежащих традиции слов, праздничного стола и выпивки… Ну и что, что традиция ложная, зато повод повеселиться. И бесполезно объяснять фанатику ложных вер и традиций, что 1 января он празднует обрезание Иисуса, а в другие «красные» даты — иные жидовские праздники. Радость-то какая: напиться, побыть дурачками пьяными. А жидам прибыль двойная: первая — от продаж спиртного и безделушек подарочных; а вторая — гои здоровьишко подорвут и жить будут меньше.
      Размышляя, подошел к остановке троллейбуса. Всю дорогу в троллейбусе слушал, как кондуктор, парень молоденький, неустанно желал пассажирам, выходящим на остановках, «счастливого нового года». Вот и мне пожелал он того же, когда я покидал салон.
      За троллейбусной остановкой, в скверике у стены, на которой огромный алюминиевый барельеф головы вождя пролетариата, тянутся, наспех сколоченные из досок, козлы ёлочного базара. На дворе темно, но базар работает — десятка два осталось непроданных сосен. И торговка, толстая со спитым синим лицом, в старой потрёпанной куртке, ёжась от холода, зазывает одиноко спешащих прохожих. Завидев меня, тараторит: «По пятьсот продавала… отдам за четыреста…» — и крутит в замусоленной рукавице метровое деревце, демонстрируя новогодний товар лицом.
      «Вот и эта торгует смертью, — подумал я, — по пятьсот рублей за метр! Наживается на чужой погибели». И невольно мой глаз сравнил рост торговки с ростом убитого деревца в её руках, и опять промелькнула мысль: «На гроб человеку тоже нужно дерево… метра два». Мысли мои прервал женский окрик из темноты сквера: «Собирайся, Марина, хватит базар вести, — кричала компаньонка торговке, — а то новый год пропустим…»
      Это странное имя для русского человека — Марина — навело меня на новые размышления. В мировоззрении древних славян зима ассоциировалась со смертью. В зимнее время года Природа погружалась в Навь, и на Земле наступало царство Мары — богини смерти. В Мифологическом словаре написано, что Мара, Маруха, Мора, Кикимора, в славянской мифологии злой дух, первоначально как и Марена, воплощение смерти, мора…[1] Интересно, что на Руси проституток называли Маринками или Марухами. Создатели русских былин, гусляры, сказители, не стеснялись в выражениях в адрес врагов, которые несли народу разврат и ложь. В былине «Три года Добрынюшка стольничел…» так поведано: «А Марину она по щеке ударила, шибла она с резких ног, а и топчет её по белым грудям, сама она Марину больно бранит: — А и сука ты, блядь, еретица-блядь!»[2] Толерантности к паразитам древние Русичи не проявляли. Марухами и поныне называют шалав в уголовной «малине». От имени Мары в русском языке такие слова как: мрак, мор, мороз… И вдруг мороз — этот символ смерти — приносит подарки во мраке ночи, да кладёт их непременно под мёртвое дерево; он — предтеча другого иудейского символа смерти — покойника на кресте, который тоже обещает дары загробные своим почитателям.
      Ещё в словаре говорится, что в буддийской мифологии Мара — божество, персонифицирующее зло и всё то, что приводит к смерти живые существа и, что главной функцией Мары считается создание препятствий тем, кто стремится к просветлению.[3] Помогают Маре десять разрядов злых помощников: ложь, разврат, сомнение, обогащение и так далее. Кто является воплощением этих помощников Мары, которые чинят нам всем препятствия к пробуждению, просветлению и полноценной счастливой жизни? Кто лжёт в мировых масштабах и в тех же масштабах развращает и обогащается? Ответ: жиды. И вот, празднуя спиртным духом дни царствования Мары, да ещё в день обрезания крайней плоти жида, которого родила в Иудее Мария, Мара, Маруха, Смерть, эти люди хотят жить свободно и счастливо. Не выйдет — жить по жидовским канонам смерти да ещё и счастливо.
      Зимой Природа сера и беззвучна. Ни зелени трав, ни цветов, ни пения птиц, ни солнечного тепла. Но проповедникам смерти нужен шабаш именно в этот, скованный льдом, период. И тогда они прибегают к искусственным средствам — они создают иллюзию праздника жизни. Чтобы сымитировать жизнь Природы, они находят зелёное в зимнее время деревце — ель, сосну, на худой конец, пальму — убивают его, и труп дерева украшают мишурою и блёстками. Не цветут зимою деревья, к тому же, срубленные, но лжецы эмитируют на дереве мёртвом «цветение» огнями гирлянд. Зимней холодной полночью никому не весело, и тогда паразиты создают поддельную радость за счёт отравления организма людей этилом. И компании очумелых людей, оглуплённые алкоголем, «веселятся и ликуют» подле мёртвого наряженного дерева, и взрывы петард и хлопушек, звон посуды и негритянский реп заменяют им природные звуки — весенние громы и молнии, журчанье ручьёв, звон капели и пенье птиц. А на утро — похмелье. Но и боль головная не приносит оглуплённым прозрения, что их чувствами выгодно манипулируют; они тянутся снова к рюмке, и вакханалия продолжается. А потом, поистратившиеся на пустые презенты, застолье и алкоголь, рабы отправляются на работу к хозяевам в ожидании нового «праздника», официально для них учреждённого.
     Минул день. Время приближалось к полуночи. На освещённом пятачке, у супермаркета с иностранной надписью на фасаде «Фуршет», молодёжь толпится: веселятся, балагурят, шумят, матерятся, предвкушая праздник. На стоянку машин подъезжает «скорая», и врач с чемоданчиком направляется к лавочке, на которой чернеет растянувшаяся фигура и подле суетятся несколько человек. «Первая жертва ночного праздника», — мелькает в моём уме. Я иду дальше, по направлению к дому. В тёмном переулке, за магазином с тяжёлым названием «ПУД», под вывескою «Аптека» три человека зябко стоят на холоде. За железный решёткой оконца в металлических ставнях аптеки женщина в белом халате — отпускает этим страждущим спирт в пузырёчках с этикеткой: «Асептолин 90%. Раствор для наружного применения». И это тоже картина праздника. Задержал слегка шаг, наблюдаю. Вложив каждому в руки, трясущиеся и немытые, по бутылочке зелья, она обратилась ко мне:
      — Вам тоже спирт?
      — Нет, — отвечаю я. — Я этот праздник смерти не праздную…
      Лицо женщины за решёткой выразило неподдельное удивление — не злое, а доброе. И она с интересом меня спросила:
      — Новый год — это праздник смерти?
      — Вы же сами сейчас продали людям яд, — отвечал я аптекарше. — Напьются, потеряют человеческий облик и будут болеть. В магазинах полки со пиртным в этот день по пять раз обновляются.
      — А когда же праздновать новый год? — спрашивает меня она.
      — Когда он придёт. Когда солнце разбудит Природу. Когда травы степные улыбаться нам будут цветами. Когда в молодой листве на деревьях петь будут птицы…
      И, видимо, эти слова о весне и солнце напомнили женщине что-то светлое, и она, улыбаясь, сказа мне:
      — До нового года! Будьте здоровы и счастливы!
      И вот я дома, в старом здании общежития. Прогремела полночь фейерверками за окном, смолкли африканские ритмы за стеной у соседа; и тьма объяла пустынные улицы пьяного города.
      Утро. Необыкновенная тишина вокруг. На дворе снег нетронутый. Ни машин, ни прохожих… Все ещё спят после ночной попойки.
      Выхожу из комнаты. В общественном коридоре, который служит многодетным соседям кухней, стоит возле мойки с грязной посудой соседский мальчишка. Он елозит жирную тарелку в холодной воде — отмыть пытается. Ему скучно, родители с бодуна ещё дрыхнут, не с кем поговорить, и эта тарелка… никак не отмывается. Увидев меня, малец кричит мне с радостью:
      — С новым годом!
      Отвечаю ему равнодушно:
      — Так ведь нет ничего же нового: вон, старый прожженный стол и кривые стулья, загаженная плита, старые пыльные стены и затоптанный с вечера пол, потолок с паутиною, горы нестиранного белья в углу, старый мусор в ведре с объедками и окурками, и тарелка, которую ты моешь от жира, тоже старая... Да и сам ты со вчерашнего дня стал на сутки старее.
      Мальчик смотрит на меня открытыми широко глазами, не понимая и не пытаясь понять слов моих. Ему сказали, что новый год пришёл, и эту ложь на многие годы закрепили подарком от «Деда Мороза под ёлочкой» и теперь это его религия; а я для него, как для клерка с центральной почты, такой же разрушитель священного культа.
      — Да нет же… — со смущённой улыбкой говорит мне мальчик и настойчиво добавляет: — С новым годом!
      Под видом сказки ему подсунули ложь. И теперь он будет не видеть правду жизни — всю эту грязь, что его окружает, и которую, находясь в неведении, будет сам создавать, подобно своим родителям, и в которой проведёт свою жизнь. И мне, разрушителю доброй сказки, не верит он. Он не хочет мне верить! И пуще прежнего он кричит: «С новым годом!..»

      Керчь, 31 декабря 2016 – 2 января 2017 г.

[1] Мифологический словарь. / Г. ред. Е. М. Мелетинский — М.: Советская энциклопедия, 1991. [2] Здесь приведён отрывок из былины «Три года Добрынюшка стольничел…» из Сборника Кирши Данилова, № 9. В своё время В. Г. Белинский дал такую оценку былине: «Это одна из интереснейших поэм!». См.: Былины. / Сост. В. И. Калугин — М.: Современник, 1986. — Стр. 207. [3] Мифологический словарь. Там же.