Марашка на носу вождя

МАРАШКА НА НОСУ ВОЖДЯ

Почти святочный рассказ

В послевоенные годы в слободе Михайловка, что нынче доживает свой долгий и не шибко счастливый век под боком Курской магнитной аномалии, небольшим тиражом выходила районная газета с типичным для того времени названием – «Вперёд». Делали её два литсотрудника, как в провинции в 50-е годы прошлого века называли журналистов, — редактор Вениамин Терновский и Вася Ламин, прозванный в слободе Сыном полка. (Вася подростком воевал в Михайловском партизанском отряде и успел ещё до войны закончить семь классов). Печатался «Вперёд» в допотопной районной типографии, построенной на скорую руку ещё до войны, в 1939-м. В пятьдесят третьем году, к которому относится эта история, типографию возглавлял бывший партизан, которого вся слобода почему-то по-родственному называла «дядей Гришей».
Вениамин Павлович Терновский был назначен редактором райгазеты в канун новогодних праздников. Слобода готовилась встретить 1953 год, и Терновский, пришедший в журналистику из заготконторы, которую с переменным успехом возглавлял в послевоенные годы, решил выпустить новогодний номер с большим портретом Сталина и его нетленными словами под клише – «Жить стало лучше, жить стало веселей», — набранными рубленным жирным шрифтом. А под этой крылатой фразой редактор, предварительно согласовав своё свободное творчество с руководством Михайловского района, планировал порадовать население торжественным отчётом первого секретаря райкома партии о новых трудовых победах, с которыми район встречал восьмой мирный год.
Терновский задумал, партия одобрила, Вася Ламин, как мог, исправил грамматические ошибки в торжественном отчёте – и новогодний номер газеты «Вперёд» отдали в печать дяде Грише.
В типографии «дяди Гриши» была одна плоскопечатная машина, выпущенная Ленполиграфмашем, наверное, ещё во время первой пятилетки. Машина часто хандрила, капризничала и уже с трудом справлялась даже с тем небольшим тиражом, который выходил из-под её громких разболтанных шестерёнок и валов. А что про качество печати можно было говорить «первопечатнику слободы дяде Грише» при таком почтенном возрасте машины?.. Нечего, короче, было говорить. И, принимая набор, он честно предупредил редактора Терновского, что печатная машина дышит на ладан, но, учитывая важность заказа, он, как беспартийный, но «сочувствующий партии», сделает всё, чтобы, по возможности, выжать из старушки всё возможное и даже невозможное. Пусть она даже развалится от такого героического усердия.
Когда дядя Гриша отпечатал первую сотню праздничного номера, Терновский и Сын полка, литсотрудник Ламин, позвали директора типографии, так сказать, «спрыснуть» новогодний выпуск райгазеты «Вперёд».
— Дядя Гриша! – перекрывая грохот печатной машины, прокричал Ламин. – Вас товарищ редактор требует к себе в кабинет!
— Зачем это? – в ответ закричал в ухо Сына полка дядя Гриша.
— По актуальному вопросу! – тихо сказал Вася и сделал выразительный жест, постучав пальцем по кадыку.
— Это, Васька, завсегда актуально! — ответил дядя Гриша, вытирая руки ветошью. — Грех отказываться, особливо перед Новым годом… Как не отметить новогодний выпуск? Пусть, как говорится… — тут директор районной типографии сделал паузу, подбирая нужные слова, — пусть новогодней газете… это, как говорил мой покойный дед, земля будет пухом!
— Ну ты, дядя Гриша, брось свой фольклор! — покрутил головой Вася Ламонов. — Вечно ты путаешься в идиомах: вместо «даешь гастроли», всегда говоришь «даёшь кастрюли»...
— Дык я ваших центральных партшкол не кончал, у меня своя ЦПШ — церковно-приходская школа, — оправдывался доморощенный полиграфист, шагая за быстроногим Васькой.
У двери, за которой над новогодним столом колдовал Вениамин Павлович, дядя Гриша замер, деликатно постучал костяшками пальцев. И, как тайный пароль, загадочно произнёс:
— Тут жизнь становится лучше и веселей?
«Свои», понял Терновский и откинул крючок.
— Заходи по одному, — прошипел он Ваське и дяде Грише.

Вениамин Павлович, предвкушая похвалы партийного начальства района, уже накрыл свой редакторский стол, чем Бог послал – сальцо с мясной прослойкой, репчатый лук, головку чеснока, три солёных огурца семенного размера и полбуханки мокроватого чёрного хлеба. Но самое главное – новоиспечённый редактор выставил самогон в старинной пузатой бутылке зелёного стекла, заткнутой бумажной пробкой, сделанной из становившейся родной ему газеты «Вперёд».
— Ну, вперёд, товарищи! — сказал редактор газеты «Верёд», поднимая стакан. И, обращаясь к своему помощнику, лисотруднику Ламину, спросил:
— У тебя когда день рождения?
— На День печати, пятого мая, значит.
— Не скоро, — вздохнул Чернов. – Но всё равно… Давайте за нашу советскую свободную печать! За грядущий день печати! За новый год!
Дядя Гриша, оставивший за себя разнорабочую Глашу «присмотреть за печатью», взглянул на редакторский стол, покрытый только что отпечатанной первой полосой, где бросались в глаза буквы из сталинского лозунга, без лишних уговоров взял стакан.
— А жить, верно, Палыч, кажись, ща станет повеселее, – выдохнул дядя Гриша и, по-утиному крякнув, опрокинул в себя самогонку.
За хлипкой фанерной перегородкой ухала и по-женски стонала и ухала старая печатная машина.
— Кто за печатника? – брызгая по сторонам солёным огурцом, по-деловому спросил Вениамин Павлович.
— Глашка-замарашка, — улыбнулся Сын полка. – Она дура дурой в полиграфическом деле.
— Хрен ты моржовый, Васька, — возразил дядя Гриша. – Главное в нашем деле что? Главное наладка, подгонка, приправка… Я самолично всё чин чином приправил – теперь только в стопки складывай! Справится Глафира Ивановна. Она, бестия, всё умеет… Огонь девка! Такие кастрюли даёт!..
— Опять «кастрюли»? – вскинул брови Вася.
— Кастрюли — значит гастроли, — перевёл редактор на русский. — Какая разница… Главное, что идеологически верно.
— Дай попробовать и мне огня, дяденька! – похотливо хохотнул Сын полка, помигивая дяде Грише.
— Слюни не обсохли! — рыкнул полиграфист.
Сын полка обиделся:
— Да у меня!.. Да я!.. Я знаешь, как стреляю?
— Глазами токмо разве, — съязвил дядя Гриша.
— Ну-ну, орлы! Давайте лучше ещё по стопке! – поспешил сгладить начало конфликта редактор газеты. – Выпьем теперь с тостом, а не просто так...
— Чтобы всем нам в новом году, — начал было Вася, но Вениамин Павлович перебил коллегу:
— За товарища Сталина! Выпьем за него, родного — и жизнь завтра ещё станет лучше и, само собой, веселей!

В цехе грохотала печатная машина, в кабинете редактора звучали тосты. Глафира Ивановна, начинающая помощница «первопечатника слободы», еле поспевала складывать новогодний номер в стопки по пятьдесят экземпляров – машина работала споро, не капризничала, как у неё водилось.
Безотказная молчаливая Глафира, конечно, и на этот раз не отказала директору в его сугубо производственной просьбе. Но умела она далеко не всё, как о ней отзывался дядя Гриша. Да и думала она не о портрете вождя с его нетленными словами под ним, набранными аршинными буквами. Думала о доме, о больной матери, которая осталась без дров в эту зиму. Задумался человек – с кем не бывает. Вот тогда на клише, наверное, и залетела какая-то марашка, Глашка-замарашка по задумчивой рассеянности её не увидела. Однако жирное чёрное пятно, величиной с муху среднего размера, чёрт знает откуда взявшееся, села прямо на грузинский нос «кормчего и рулевого». И нос советского вождя в таком неприглядном виде отпечатался во всём тираже районки.
Глаша закончив печать, отключила машину от электричества и посчитала пачки. Всё сходилось тютелька в тютельку.
— Усё, дядь Гриш! Можно домой?
— Иди, радость моя! – отозвался из-за фанерной стенки печатник, жизнь которого с каждым стаканом становилась всё лучше и всё веселей. – С Новым годом тебя, Глафира Ивановна!
— Ты только свежий номер на подпись занеси в кабинет! – приказал Терновский. – Я его завизирую!
Глаша, застенчиво улыбаясь, занесла номер, пахнувший типографской краской, в редакторскую каморку.
— Вот, любуйтесь, читайте на здоровье, визируйте или чего хотите с ней делайте! – сказала ученица дяди Гриши и упорхнула из барака, где располагались типография с редакцией газеты «Вперёд».

Но троице уже было не до редакторской визы – Сын полка по приказу редактора ещё пару раз с красивой тарой бегал к Журавлихе за самогоном, брал в долг, под честное слово газетчика.
Как и когда ушёл из типографии, дошёл до дома, дядя Гриша не помнил абсолютно. Молодой литсотрудник, бывший сын полка, и закалённый в боях за выполнение плана по заготовке пеньки, мяса и сала Терновский, более стойко переносили дружеские попойки, доказывая тем самым, что напряжённая умственная работа вреднее физического труда.
Когда самогонка кончилась, а Журавлиха отказала в очередной бутылке, Сын полка развернул праздничный номер газеты и к понятному для каждого советского человека ужасу увидел на носу вождя… марашку.
— Японский городовой! – воскликнул Вася. – Что за насекомое уселось на нос Иосифа Виссарионовича?
— Чего-чего? – не понял Терновский. – Ты чего там, Васька, буровишь?
— Это я-то буровлю? – вскричал литсотрудник, прикрывая себе же рот ладонью, густо пахнувшей луком и чесноком. – Гляньте, товарищ редактор, что этот гад… набуровил на первой полосе!
— Где?
— В Караганде! Вы на нос, на нос, гражданин Терновский, гляньте!
Терновский широко расставленной пятернёй подрёб так и не завизированный им новогодний номер к близоруким глазам, взглянул на портрет вождя – и стал медленно оседать мимо стула, прямо на пол.
— Величиной с инфузорию-туфельку! – образно сравнил Сын полка марашку с одноклеточным созданием.
— С амёбу!.. – выдохнул редактор. – Всё, амба! Приплыли…
— Десять лет без права переписки, — в тон редактору протянул литсотрудник.
— Молчи, сука, молчи!
— А может, обойдётся?.. – прошептал Васька. – Не заметят с похмелья… Новый год, праздник...
— Заткнись, дурак! – оборвал его редактор. – Забыл, что Колей, художником ДК, сделали за его первомайский портрет вождя? А ведь с фильмоскопа срисовывал, точь-в-точь, казалось бы… Где сейчас Коля? А?..
Василий замолчал, вопросительно поглядывая то на нос вождя, то на руководителя районной газеты, в которую чёрт угораздил его попасть из-за своего каллиграфического почерка и почти законченного среднего образования.
Терновский тяжело поднялся на ноги, открыл глаза, будто всё ещё не веря, что это с ним не во сне. Он с трудом заставил себя ещё раз взглянуть на праздничный номер: идеально ровный, почти греческий нос «отца всех народов» украшала какая-то чёрная блямба, действительно весьма схожая с амёбой из школьного учебника. Первую полосу нужно было спасать в авральном порядке.
— Вперёд! – скомандовал редактор. – К дяде Грише! Пусть перепечатывает первую страницу! А эту халтуру, с носом, — Терновский с ненавистью бросил взгляд на амёбу, севшую на руководящий нос вождя, — приказываю сжечь! Весь тираж, до последнего номера!
Василий понятливо кивнул и стал энергично перетаскивать связанные Глафирой пачки с бракованным тиражом во двор типографии, где облил пачки бензином и уже был готов чиркнуть спичкой.
— А визировать будете, товарищ редактор? – поинтересовался Ламин. – Надо же дяде Грише его же брак под его сизый нос сунуть? Что мы ему предъявим? Слова к делу не пришьёшь… Вещдок нужен.
— «Визировать»! Подпись под своим приговором ставить что ли?.. – застонал Терновский. – Ну, ты даёшь кастрюли, паря! А вот с бракодела-антисоветчика спросим! Со всей нашей партийной принципиальностью! Что, гад, сотворил, а? И надо же — прямо на его прекрасном грузинском носу вождя нагадил!.. Вот сволочь, вот скотина безрогая!
Редактор сел на приготовленные к сожжению пачки новогоднего выпуска.
Ты для предъявы возьми, возьми один экземплярчик. Но после приказываю и его уничтожить! Потом всё сжечь! А пепел развеять по Свапе!
— Так она замёрзла, – не понял Сын полка.
— Ты про экземпляр бракованный не забудь, — хватаясь за соломинку, выдавил Вениамин Павлович. — Предъявим гаду и потом и его сожжём!
— Кого? Дядю Гришу?
— Брак, дурак! — растеряв силы, прошептал редактор.
— Есть, товарищ редактор! – по военному отчеканил Василий и бросился в сторожку.
— Ты куда? – сдавленно крикнул ему вслед Вениамин Павлович, понимая, что жизнь его повисла между альтернативой – стукнет в «компетентные органы» Ламин или нет. Третьего не дано.
— Сейчас, — отозвался Василий из времянки сторожа, — тут дед Паша ружьё своё под топчаном хоронит…
— Зачем нам ружьё?
— А вдруг заартачится дядя Гриша? Не пойдёт на исправление своего преступного брака? Так под ружьём поведём! Нам это «там» зачтётся…
— Чёрт с тобой, товарищ Ламин! – махнул рукой редактор. – Ты с оружием-то умеешь обращаться?
— Обижаете, Вениамин Палыч! К тому же берданка Пашкина ещё с первой мировой не стреляет… Это для острастки… Для порядка, так сказать.
Через десять минут они уже колотили кулаками в дверь вросшего в землю дома дяди Гриши.

Печатник с тяжкого похмелья не сразу понял, чего от него хотят взбеленившиеся газетчики.
— Никуда я не пойду с вами, козлы безрогие! – позёвывая, сказал дядя Гриша, и равнодушно окинул взглядом ржавую берданку, которую наперевес держал в дрожащих руках Сын полка. – Я не охотник, к хренам собачьим! Да и зайца в наших краях в голодный год такие же хрены моржовые, как вы, пеньковыми силками начисто перевили…
— Значит, не пойдёте с нами? – с козлиным дребезжаньем в голосе, которому изо всех сил старался добавить железа, спросил человек с ружьём.
— Идите вы, знаете куда, на хут…
Но дядя Гриша не успел послать газетчиков на дальний хутор – Терновский резким движением, как фокусник в цирке, развернул перед ним первую полосу праздничного номера.
— Иди сюда и смотри, гад! Смотри, что ты и твоя сучка Глашка с товарищем Сталиным сделали!
Директор типографии прищурился и, увидев свой брак, потерял лицо. Он побледнел, потом потемнел ликом так, что будто только что сошёл с древней фрески в закопчённом соборе, где хранили ГСМ.
— Я к твоей преступной полиграфии, гад, никакого отношения не имею, — прошипел Терновский. – Это компетентные органы выяснят, какой ты вражий умысел имел, сажая на нос нашего любимого вождя эту гадкую амёбу капитализма…
— Постойте, постойте, бумагомараки! Нечего на здоровую голову свои ошибки валить… Клише-то, Вениамин Павлович, вы мне подсунули. Сказали, что из областной типографии привезли, где его кислотой на цинке травили… Вот и вытравили на вашу голову!
Терновский хотел что-то возразить, но захлебнулся словами. Только толкнул под руку Сына полка и хрипло приказал:
— Расстрелять гада!
И Васька нажал на курок, уверенный, что старое ружьё не заряжено.
Выстрел прозвучал как гром с ясного неба. Заряд крупной соли прошёл в десяти сантиметрах от головы полиграфиста.
— Убери свою пукалку! – буркнул старый партизан. – Начадил в сенях, хрен моржовый, – страсть.
И добавил, надевая подаренный ему в сорок пятом мореманский бушлат, который бессменно носил в любое холодное время года:
— Чего стоим-то? Идём, хрены моржовые! Идём, пока меня в ваши «компетентные органы» не сдали.
Вася, до глубины души напуганный взрывом, деланно улыбнулся и даже попытался приободрить дядю Гришу:
— Ничего, страшного, если и сдадут… Ты «там» так и скажи: мухи, мол, накакали на клише… Простите, не углядел! Не сторож я, мол, мухам тем…
— Мне «там», знаешь, куда тут же «накакают»?.. – задал риторический вопрос литсотруднику дядя Гриша. – Буду век жалеть, что ты меня, Васька, не расстрелял прямо тут, в родных сенях.
И все трое, уже по темным улицам слободы, отправились в типографию. До утра перепечатывали газету с портретом вождя и палкой ворошили костёр, в котором догорали праздничные газеты с преступной амёбой на носу любимого вождя всех советских народов. Но один номерок всё-таки остался…
Как всегда в аналогичных историях.

… Какая-то неизвестная нашим героям бдительная сволочь проинформировала «кого надо». И сохранившийся бракованный номерок к доносу приложила. Сутки просидел дядя Гриша в райотделе МГБ, всё какие-то объяснительные и покаянные письма писал. Поклялся, что «больше никогда не будет».
— Чего не будете? – спросил следователь дядю Гришу.
— Не буду печатать вождя на старой раздрызганной машине, — пояснил дядя Гриша, так и не сдав Глашку, по вине которой появилась марашка на выдающемся носу вождя.
Отпустили. Даже от полиграфической работы не отстранили. А вскоре пришёл первый весенний месяц — март. Сталин умер. И все потихоньку забыли о марашке на носу вождя.

Эту историю в 1987 году, в святочную неделю, рассказал мне сам дядя Гриша, старый полиграфист, первым осваивавшим тогда немецкую офсетную машину.
Хороший был печатник, царство ему небесное!.. Он был лучшим из всех печатников, кто числился в штате городской типографии. Я любил смотреть, как он ловко управлялся с новой офсетной машиной, которой молодые и «шибко грамотные» печатники, никак не давали ладу. Дядя Гриша приправлял металлические пластины аккуратно, с неторопливостью профессионала. И всегда тщательно, с предельной серьёзностью и даже какой-то злостью, протирал тряпочкой места, где находились портреты руководителей любого ранга – оберегал печатную форму от марашек.
Бережёного в России, как известно, сам Бог бережёт.

Курчатов – Железногорск,
Курская обл.